Шанс, в котором нет правил [черновик] - Ольга Чигиринская

Поскольку ради Корбута несколько правил конспирации уже были нарушены безбожно, Ди согласился.

Конечно, черта бы лысого он позволил Игорю и брату Михаилу шляться в блок, где держали Корбута — но уж больно соблазнительно выглядела перспектива пронаблюдать экзорцизм, снимая по ходу биофизические параметры. Игорь знал, на что упирать при уговорах.

Видимо, в этот раз Ди дал разрешение по принципу «с паршивой овцы»: свеженького данпила завести не вышло, так хоть зафиксируем, сколько живет молодой высокий господин по усекновении главы.

— …Ты так и будешь… здесь?

— Нет, я в наблюдательный пункт пойду.

Игорь кивнул. Девушка очень хорошенькая, но он и не подумал бы за ней приволокнуться, даже не будь он счастливо женат. Не хотелось, как сказано у классика, быть ее пряжкой, ни братом ее, ни теткой…

Когда дверь закрылась, Игорь повернулся к Корбуту.

— Успокойся, — сказал он. — Все неприятности закончились. Для этой жизни, во всяком случае.

В глазах Корбута блеснуло — и этот блеск тут же угас, когда Игорь достал из тубуса два кодати.

— Будет быстро.

Корбут забился в сухих рыданиях.

— Убийцы, — прошептал он. Связки были пожраны вирусом (Игорь не знал, какого рода пакость вырастил Ди в своих пробирках, и вирусом звал ее только для себя), губы и язык частично тоже, но оставшегося хватало, чтобы артикулировать. — Гады. Сволочи. Суки.

— Да, — согласился Игорь. Не говорить же Корбуту, что им всем очень жаль.

— Вы обещали… вы обещали, что я буду, что я стану… и не сделали, и я же виноват… а теперь ты… инквизиторы. Предатели.

Обещать, конечно, никто ничего не обещал и не мог. Корбуту объяснили, что есть шанс — небольшой — стать данпилом. Если он очень, очень этого захочет. Беда была в том, что он не хотел. Он все понял — про симбионта и про процедуру — и мечтал только об одном: выжить, вырваться и зазвать своего «гостя» обратно. Корбут даже не хотел остаться данпилом, он надеялся снова сделаться варком — и рассчитаться со всеми за все. Медленно и всласть. Глядя на то, что учинила с Корбутом универсальная варкоедка, певца даже можно было понять. Но вот экзорцизм пройти в этом состоянии он мог только тройным чудом — которого не произошло.

— У тебя есть возможность хотя бы попробовать, — сказал Игорь. — У женщины, которую я любил, ее не было.

…Хотя вряд ли она бы ею воспользовалась. Сочла бы очередной глупостью, лицемерным номером воскрешенцев, и объяснила бы, на что годятся такие предложения. Без нецензурной брани объяснила бы, очень ее не любила. Почти так же сильно, как вранье.

Светлый пол, светлые стены, трубки ламп, Корбуту не нужен весь этот свет, и Игорю не нужен, и даже приборам. Покрытие на стенах водоотталкивающее, покрытие стенда все равно потом распылят, во избежание, в общем, никаких противопоказаний. А сам способ быстрей и безболезненней традиционного — значит предпочтителен. Медики и не думали возражать. Забой ненужных образцов должен осуществляться со всей мыслимой гуманностью. Только вот обычно образцы не воют, не кричат, не ругаются, не пытаются тянуть время, не выговаривают себе еще минуточку, еще две, еще… У взвеси есть свои преимущества: поменял пакет в капельнице, краник повернул — и можно не смотреть. Ну, по мониторам отслеживать активность мозга…

Игорь прекрасно знал, слышал, что ощущает сейчас Корбут: животный ужас. От слова «живот», потому что именно там, в животе, оно и гнездится. И от старинного слова «жизнь». Потому что это ужас человека, ее теряющего.

У японцев, говорил командир, есть такой оборот — «запомнить телом». Игорь телом помнил этот ужас. С тех дней, когда его взяли в Загребе. Вот что удивительно: так помнилась не сама пытка, нет — это была просто боль, а ее хватало и до, и после, и она как-то влилась в общий поток памяти о разных травмах и ранениях… А ужас он переживал в те полчаса, когда его уже прикрутили к стенду, но разговаривали еще «по-хорошему». Когда перед ним раскрыли кофр и начали один за другим вынимать и выкладывать на салфетку начищенные до зеркального блеска посеребренные инструменты…

Так что прекрасно он понимал, что чувствует Корбут сейчас, когда видит свое отражение в отполированном лезвии кодати.

Тот, что под правую руку, был чуть длиннее и тяжелее. Игорь взял его, а второй отложил.

…Четыре дня назад ему снова довелось пережить этот ужас, когда температура вдруг хлестнула из ушей, а тело пыталось уйти в сон и какое-то время не могло. Те несколько часов он спасался молитвой и черным юмором. Корбут не мог прибегнуть ни к тому, ни к другому. Ему негде было черпать мужество. Он даже за мастерство свое зацепиться бы не смог — оно было потеряно вместе с частью связок, носоглотки и речевого аппарата. Впрочем, он и не пробовал. Брат Михаил тихо молился — и громко ругал Рождественского… нашел, кого инициировать, ну вот как, ну вот что, ну вот чем нужно было думать, ведь совершенно не за что тащить. Он даже не понимает, что плохого в том, чтобы жрать поклонниц. Они же сами хотели.

— У тебя, — сказал Игорь, — есть десять минут. На исповедь. Если хочешь.

— Карастоянов, — просипел вампир. — Карастоянов, а может, вы еще раз попробуете? Я раскаиваюсь, правда. Я все понял. Может, у вас теперь получится, а?

— Нет, — сказал Игорь. — Мне очень жаль, правда, но время вышло. Нам бы и этих двух дней не дали, если бы не их медицинское любопытство. Не волнуйся. Я раньше это уже делал. Получилось неплохо.

— Неплохо? — Корбут задрыгался в путах. Он бы начал биться, но вирус подточил и связки, теперь мускулы только вяло подергивались. — Чтоб ты сдох, Карастоянов. Чтоб тебя живым по частям резали. Чтоб ты… — он закашлялся.

— Не исключено, — сказал Игорь, — что так оно и получится. Но пока ты сам у себя воруешь время. У тебя осталось восемь минут. Уйти я не могу, но встану так, чтобы не видеть тебя и не слышать.

…А стенд, подумал он, отступив в угол и присев там, точно такой, как в Загребе. Где-то, значит, налажено поточное производство. Кто-то разрабатывал это… устройство. Рисовал чертежи в проекциях. Испытывал материалы на прочность — сначала механической нагрузкой, а потом — на подопытных «высоких господах», преступниках, нелегалах или «дикарях» из-за фронтира…

В каком-то смысле, в каком-то, все это даже можно было понять. Существование одного варка обходилось в несколько человеческих жизней в год — и если инициация оказывалась незаконной или неудачной, то стоило как-то все-таки использовать эти жизни на пользу науке и обществу. Аахен не делал абажуров из человечьей кожи — что в них пользы? — но идеологию «не трать зря и не будешь знать нужды» исповедовал свято.

Игорь краем глаза следил за двумя тенями на стене. Думал о постороннем, чтобы не вслушиваться в бульканье и сипенье приговоренного. Верней, не совсем о постороннем — скажем так, мысль перешла от частного к общему.

Фигаро не распространялся насчет свойств варкоедки, но Игорь из наблюдений за собой, братом Михаилом и Корбутом, а главное — за медиками, водившими тут восторженные хороводы, понял многое. Варкоедка, чем бы она ни была, разрушала мертвые клетки. У брата Михаила через одиннадцать лет после экзорцизма их было почти столько же, сколько у нормального человека, даже меньше — потому что обновление тканей у данпилов идет медленней, клетка живет дольше — кроме случаев экстренной регенерации при ранах и переломах. Это установил еще врач-епископ Филин, для этого не нужна была научная лаборатория, довольно было обычной, полевой.

У Игоря, который и бился, и ломался, и не всегда оставлял себе достаточно времени на регенерацию, дела обстояли хуже. Самонаблюдения он мог вести недолго — организм быстро загнал хозяина в восстановительный сон, после которого Игорь встал совершенно здоровым — и похудевшим на шесть килограмм. А поскольку жировых запасов у него был самый минимальный минимум, выглядел он сейчас как беглец из Кота-5. Ну, вовремя сбежавший. До того, как началась атрофия мышц.

Корбут по молодости еще чувствовал боль, а потому был осторожен. Тот перелом, что устроил ему Эней, был в его варочьей жизни, кажется, единственным. Но зато Корбут правил себе внешность — и все исправленное варкоедка снесла. А структуры Сантаны — пытались восстановить. А варкоедка сносила снова. А структуры Сантаны требовали подзарядки, то есть — крови. А кормить Корбута никто не собирался…

…Нельзя сказать, что это были самые долгие семь минут в жизни Игоря — но в первую десятку самых долгих минут они определенно попадали.

Корбут хотел жить. Несмотря ни на что. Он булькал в ухо брату Михаилу весьма активно — может, надеялся на чудо? Или понял, что терять ему уже совсем-совсем нечего?

Ладно. Неважно. Обойдемся без «Умрите с миром», и без того на себя смотреть не хочется.

Когда брат Михаил уступил ему место, Игорь сказал совсем другое: